Вступление

Да не посетует на меня, убогого инока, любезный читатель, благоволивший прочесть сие повествование: боясь, чтобы не предались забвению первоначальные труды старцев по устроению сей обители, аз убогий возымел желание привести с начала и до сего времени все по порядку, хотя некоторую часть их трудов: потому что старцы-устроители — в преклонных уже летах и уже становятся дряхлыми, да и я от болезни к тому же концу бреду; хотя и не много мне еще лет, но нервное расстройство взяло свое, и вот уже 20 лет, как носят меня на руках, по случаю слабости ног, ко всякому Богослужению для пения. Об этом может засвидетельствовать всякий, посещающий сию обитель, потому что я занимаю должность уставщика со дня приезда в обитель; а потому ничем более не могу воздать сим великим старцам, призревшим меня убогого, как этой малой данью — описанием ихних трудов, - как очевидец всего; потому что вместе с ними и из Соловецкого Монастыря прибыл в сию обитель и Божиею милостию и ихним благословением живу и по сие время.

А на сей труд побудил меня почтенный составитель сей книги Ф. А. Арсеньев при личном свидании в моей келий; он же и изъявил согласие из моих записок составить книгу для печати; глубокая ему благодарность!

Грешный инок Арсений

III

ПОВЕСТВОВАНИЕ МОНАХА АРСЕНИЯ ОБ УСТРОЕНИИ УЛЬЯНОВСКОЙ ОБИТЕЛИ

«Пошли свет Твой и истину Твою, да ведут меня они и приведут на святую гору Твою и в обители Твои».

(Псал. 42-й)

I

Отъезд иноков из Соловецкого Монастыря. Прощание. Путь по морю. Пребывание в Архангельске. Неожиданная помощь. На пароходе по Двине. Ненастная погода. Фельдшер-санитар. Ускорье. Сольвычегодск. Странный в нем обычай. Плавание по Вычегде от Сольвычегодска. Устьсысольск. Радушие, оказанное инокам Устьсысольцами. Селение Деревянское. Прибытие в Ульяновскую обитель. Бедность ее. Первая служба в Ульяновском храме. Трапеза. Во всем недостаток.

Наместник Соловецкого Монастыря, Иеромонах Матфей, 22 Июня 1866 года в последний раз совершил Божественную литургию в храме преподобных Зосимы и Савватия. В сослужении участвовали Иеромонахи: Паисий и Амвросий и Иеродиакон Феофилакт. Все эти пять иноков назначены волею высшего Начальства отправиться на новое место, в неведомую им страну, для устройства обители в среде зырянского населения. Проживши десятки лет в Соловецком Монастыре, сроднившись с ним духом и плотию, воспитавши себя на его правилах, они приняли хотя и со скорбию сердечною, но безропотно крест послушания на предстоящий подвиг, испрашивая у Соловецких угодников благословение на трудное и необычное для них дело.

После обедни отслужен был напутственный молебен, где воссылали свои горячие молитвы к Господу три послушника, тоже сопутствующие инокам, и один монах. В числе этих лиц находился и излагающий это повествование.

Преклонив колена перед гробницами чудотворцев и приложившись к оным, мы с тайною грустью вышли из храма. Нам осталось пробыть в Соловках только несколько часов и затем навсегда проститься с иноками знаменитой обители, с окружающими ее окрестностями, с видом безбрежного моря, с братиею и тихою монастырскою жизнью. Тем временем отправлявшиеся старцы сходили к настоятелю Монастыря, Архимандриту Феофану, простились с ним, приняли благословение, выслушали с чувством напутственное наставление и получили от него в дар книгу преподобного Ефрема Сирина.

Вот уже пароход разводит пары; черный дым густыми волнами валит из трубы, расстилаясь над поверхностью моря и сливаясь вдали с воздухом; свистки один за другим дают знать о скором отвале. Мы все собрались уже на палубе, с своим небольшим багажом. Настоятель наш, о. Матфей, прибывши на пароход, сейчас же спустился в каюту и уже не выходил оттуда. Его, видимо, смущала грусть по Соловецкой обители; удрученный душевною скорбью, он не хотел при всех выказывать своего печального состояния. Мы же все толпились на палубе, насматриваясь в последний раз на родную и возлюбленную нашу обитель. Последний отвальный свисток резнул нас по сердцу. Пароход начал отходить от пристани; все набожно перекрестились; осенила себя крестным знамением и провожавшая нас братия, столпившаяся на пристани. Вот мало-помалу начали удаляться мы от обители; все меньше, все туманнее, все тусклее обозначалась она на горизонте, заслоняясь выпуклостью моря; наконец, основание ее исчезло совсем; блестят только в воздушной синеве главы и кресты; но скрылись и они, в душе что-то оборвалось, оставя в ней безысходный след грусти. В воображении невольно восставали вопросы: куда и с чем мы едем и что ждет нас там? Что это за Ульяновская обитель, которая требует возобновления, и на какие средства мы совершим это возобновление? Соловецкий Монастырь, отправляя нас в дорогу, не дал нам никакого материального пособия, не снабдил даже деньгами на путевые расходы, не только на устройство обители. Но, подчиняясь послушанию, мы твердо и с верою уповали на Того, кто сказал: «где два или три соберутся во имя Мое, там и Я посреди их».

Плавно скользил пароход по безбрежному морю, шумя машиною и бойко мутя воду лопастями своих колес.

Спустились сумерки, разлилась вечерняя заря; густой алый отсвет ее мягко ложился на гладкую поверхность обширной водной площади. Сумрак усилился, наступила ночь; мы все сошли в каюты, где кое-как разместились на покой. Пароход шел безостановочно. Народу было очень много, всякого звания людей, возвращавшихся с богомолья из Соловецкого Монастыря. 23 Июня утро было ясное; солнце весело поднялось из морских вод, обливая словно золотом их слегка рябившую поверхность. Широко, ясно и покойно. Вот в голубой дали начали показываться мачты кораблей и других судов. Мы с каждою минутою подходили к ним все ближе и ближе и затем врезались в узкий проход, пролегающий между находящимися на стоянке судами и ведущий к Соломбальскому порту. Вскоре пароход наш остановился у пристани против подворья в Соломбале. Оттуда на лошадях мы отправились в Архангельск, на Соловецкое подворье, где и остановились в ожидании отбытия парохода в Устюг. После непродолжительного отдыха, в тот же день, отец Паисий и Феофилакт ходили в контору Двинского пароходства за справкою, когда пойдет в Устюг пароход и что будет стоить проезд на нем восьми человек до Ускорья*, (селение на левом берегу Двины, почти против устья впадающей в нее р. Вычегды).с незначительным количеством клади.

Узнали они, что пароход отправится 29 Июня под вечер, а за проезд и за провоз клади надо заплатить 100 рублей. Сумма — тяжелая при том положении и при тех средствах, при каких в это время находились старцы. Чтоб уладить дело на более выгодных условиях, пожелали Паисий и Феофилакт повидаться с управляющим конторою; но на этот раз их не допустили до него, так как он был тяжело болен и никого не принимал. Иноки пришли в смущение; их сильно тревожила забота, где достать денег на проезд, а еще сколько предстояло расходов впереди...

Но в святом деле, в тот момент, когда человеческая сила проходит к концу, является неожиданно сила высшая, для поддержания духа человека; Тот, Кто дает пищу птенцам врановым, призывающим Его, не оставит кольми паче человека, уповающего и надеющегося на Него. Так случилось и тут: на другой день нашего приезда в Архангельск, является в Соловецкое подворье весьма хорошо одетый господин и спрашивает отца Матфея. Ему указали занимаемые настоятелем комнаты, куда он войдя, встретился с отцом Матфеем, как коротко знакомый. Оказалось, к общей нашей радости, что явившийся господин — племянник отца Матфея, Вятский купец Василий Степанович Сунцев (отец Матфей из рода Сунцевых), едет в Соловецкий монастырь на богомолье. Услыхав о приезде своего дяди в Архангельск, он захотел повидаться с ним.

В продолжение двух суток пребывания в Архангельске Сунцев часто видался с отцом Матфеем, который подробно передал ему о выпавшей на него с братиею миссии, чем возбудил сочувствие к предстоящему трудному делу, так что при расставании Сунцев вручил отцу Матфею 200 рублей. Отец Матфей, как опытный, дальновидный практик, возымел намерение употребить из этих пожертвованных денег часть на приобретение столярного инструмента. Один из послушников, едущих с нами, был хороший столяр, а впереди на новом месте по этому мастерству предстояло много дела, следовательно инструмент был необходим. Отправились мы в лавки и купили все необходимые принадлежности для столярного ремесла, которые и уложили в ящики, что и увеличило количество нашей клади. В то же время один Архангельский купец Г. Б. пожертвовал нам несколько ящиков сальных свечей, мыла и спичек. Его прибавка к клади.

Время между прочим шло; приближался срок отхода парохода в Устюг, и снова Паисий и Феофилакт идут к управляющему пароходной конторы для личных переговоров о сбавке за проезд. На этот раз им удалось видеть управляющего: его больного выносили в кресле в сад подышать чистым воздухом, — до того он был расслаблен и удручен хворостью. На иноков он обратил внимание и расспросил, в чем дело. Выслушав просьбу старцев, он не согласился на уступку, остановившись на той же цифре за проезд и провоз клади до Ускорья, т. е. 100 руб., как было назначено ранее. Делать было нечего; Паисий и Феофилакт поклонились управляющему и дали ему просфору от Соловецких Чудотворцев на телесное здравие. Управляющий пригласил их придти на другой день для окончательного решения вопроса по отъезду.

Еще новое доказательство милости Божией и покровительства Святого Провидения, в самом начале ниспосылаемого инокам послушания: приходят они на другой день к управляющему, и что же видят: он совершенно здоров, принимает их благодушно и объявляет, что он всех восемь человек и сколько есть с ними клади доставит безвозмездно до Ускорья на барже, причаленной к пароходу.

Таких благоприятных последствий никто не ожидал. Поблагодарили старцы управляющего за такую милость, возвратились на подворье, сообщили свою радость настоятелю и остальной сопутствующей братии и общими силами возблагодарили Господа, сотворившего великое и славное с нами.

Обсуждая наше трудное, почти безвыходное положение в Архангельске, некоторые могут упрекнуть нас, — почему-де мы не обращались за содействием и помощью к богачам города; без сомнения, они не затруднились бы оказать помощь в таком благом деле. Обращались, но вот что вышло.

В то время гремела в Архангельске торговая фирма миллионера Г... Он сам случился на этот раз в Архангельске, и к нему-то отец Матфей отправил Амвросия просить доброхотного вспомоществования на возобновление Ульяновского Монастыря. Старца провели в сад, где Г... сидел под тенью дерев ветвистых. На вопрос: «что надо?» Амвросий обстоятельно изложил трудное положение братии, отправлявшейся на послушание в неведомый далекий край и просил именем Божиим пожертвовать на дорогу и на нужды обители. Но вместо того, чтобы отозваться сочувственно на просимость. Г... разразился упреками и укорами: «Вы, говорит, монахи, только и знаете, что шатаетесь из Монастыря в Монастырь: не живется вам на одном месте!» Вынул он из портмоне трехрублевую бумажку и, бросив на стол, презрительно произнес: «На, возьми, да убирайся!» Тяжело было Амвросию выслушать незаслуженный укор, оскорбительна была выходка богача, она заслуживала бы возражения, но смирение, налагаемое на монаха его саном, замкнуло уста; инок низко поклонился Г..., взял выброшенные три рубля, произнес: «Спаси Господи и помилуй за все!» и удалился. Рассказ Амвросия братии о том, как отнесся Г... к просьбе о вспомоществовании, утвердил во всех решение отложить до времени всякое искательство пожертвований, а возложить все упование на Господа.

Наступил Петров день, назначенный для отвала парохода из Архангельска в Устюг. Накануне отслужили мы всенощную, а поутру, в самый праздник, часы и молебен на благополучное совершение дальнего пути. После обеда на Соловецком подворье, часов около пяти вечера, погрузили на баржу всю нашу кладь и, простившись со всеми монашествующими, находящимися на подворье, отправились мы на пароход. Смотритель подворья, Иеромонах Феоктист, и прочие его сотоварищи провожали нас до пристани. Вечер в тот день был прекрасный: безоблачное небо, тишина, чистый воздух, успокоительно действовали на душу. Народу на пристани было множество, вся набережная была наполнена колыхающеюся толпою людей, то любопытствующих, то провожающих своих знакомых и родных. Но пароход еще не скоро отвалил. До восьми часов привелось дожидаться отхода. Солнце начало уже склоняться к закату, когда отчалились мы от пристани и ровным ходом стали удаляться от Архангельска. Помню хорошо я этот чудный вечер, какою-то особенною силою благодати на нас повеявший. Было тихо. Ветер упал; безоблачное небо сияло над колыхавшеюся рекою. Пароход с баржею, усиливая свой ход, бойко резал целое море расплавленного, сверкавшего тысячами искр и лучей серебра. Горизонтальные лучи склонившегося на закат солнца дивным светом обливали широкое русло Двины, и бриллиантами играли на ней мелкие струйки воды; в пароходных колесах, разбивающих воду в мелкие брызги, стояла радуга. Налюбовавшись видом, пробывши на палубе до тех пор, пока возможно было различать окрестные предметы, мы начали забираться во внутренность баржи. Она нагружена была бочонками сельдей в таком количестве, что по поверхности этого груза надо было пробираться чуть не ползком; но и то слава Богу, что приютились мы под крышею, представляющею защиту от непогоды. На сельдяных бочках поместились мы в повалку, рядом, конечно без особенного удобства, да и требовать этого было невозможно, потому что народу было множество, тесно и душно, а характерный запах от сельдей действовал одуряюще на голову. За ночь погода изменилась. Выйдя на палубу по утру, мы охвачены были северо-западным ветром. Мелкий дождь, как сентябрьская изморозь, обильно обдавал влагою. Все небо покрылось сплошными свинцовыми облаками. Сидеть на палубе было невозможно: холодно, сыро и неприглядно. И чем дальше, тем пронзительнее делался ветер, холод усиливался, запорхали снежинки; затем началась настоящая осенняя погода, т. е. и снег и дождь из хлябей небесных посыпались непрерывно. Только выйдешь на палубу — сейчас же назад, в душную конуру, для возлежания на бочках. К благополучию пассажиров, на палубе разведен был небольшой очажок, какие обыкновенно устраиваются на баржах и барках. На нем постоянно кипятили воду и раздавали желающим по 2 коп. за чайник. В такую ненастную погоду это много облегчало пассажиров, давая им возможность согреваться чаем. Так и пробивались мы с грехом пополам между теплом и холодом, сыростью на воздухе и покровом под крышею. Вдруг откуда ни возьмись, является к нам в баржу охранитель народного здравия в лице фельдшера и дает строгое приказание всем немедленно выходить на верх. В числе пассажиров большинство было чернорабочих, не имеющих теплой одежды, кроме плохонького зипунишка. Таким вовсе не желательно было выходить под снег и дождь, и потому они сперва не обратили никакого внимания на строгий приказ фельдшера; но ревностный блюститель санитарных условий, неизвестно с какого права и с чьего распоряжения, не удержался и, не внимая никаким резонам, начал орать во всю глотку: «Эй, вы — что тут лежите; все на палубу, все!» Выбрались. Холодно на палубе. Ветер и дождь со снегом хлещет немилосердно; сесть некуда; скамей нет, а под ногами сырость и грязь. Постояли немного, потешили горлопана, но стало невмоготу, и, не взирая на запрещения фельдшера, — один по одному опять забрались под крышу баржи: там хоть и душно, да по крайней мере не мочит и не так холодно.

Ненастная погода сопровождала нас до Ускорья, куда мы прибыли 6 Июля. Селение это находится на левом берегу Двины, против впадения в нее реки Вычегды. Здесь мы расстались с отцами Паисием и Феофилактом, их благословил отец Матфей — отправится в Устюг для сбора и испрошения помощи у благотворителей на возобновление и устройство Ульяновской обители. Паисий и Феофилакт поехали на пароходе в Устюг, а мы, выгрузив всю нашу кладь в Ускорье на берег, начали нанимать тут же подошедших к нам лодочников доставить нас с кладью до Сольвычегодска, в котором рассчитывали подрядить новых лодочников для дальнейшего следования в Ульяновскую обитель. Наняли мы в Ускорье три легких лодки и отправились благословясь, сперва некоторое расстояние по Двине, а потом, войдя в Вычегду, поплыли вверх по ее течению, где на веслах, где тягою, которая весьма удобна была по обширным песчаным отмелям, в изобилии встречающимся по реке Вычегде.

От Ускорья до Сольвычегодска около 25 верст водою. В переезде этого пространства мы, не видавшие столько дней солнца, обрадованы и оживлены были прояснившейся погодой. Ветер переменился, облака порастащило, пахнуло теплом и облило природу солнечным светом. В третьем часу дня, того же 6 Июля, мы подъехали к Сольвычегодску, приставши к берегу почти против Собора, знаменитого исторического памятника нашего дальнего севера. Построение его относят ко временам владычества графов Строгановых, оказавших помощь Ермаку, покорителю Сибири. В Соборе до сих пор сохранилось еще несколько заслуживающих внимания предметов старины, относящихся к Строгановскому владычеству. В нем хранится, как святыня, ветхое облачение Святителя Стефана, в котором он совершал обыденное богослужение.

Доставивших нас в Солъвычегодск лодочников мы просили остаться до утра, для того собственно, чтоб, при найме лодки для дальнейшего следования, сделать перегрузку клади прямо с лодок, без излишней ломки. Двое не согласились и две лодки уплыли, а третья осталась. Какой багаж был на двух лодках, — выгрузили на берег, явилась необходимость безотлучно караулить кладь, как выгруженную на берег, так и оставшуюся в третьей лодке. Стали затем мы разыскивать, — не наймется ли кто-либо доставить нас водою от Сольвычегодска до Устьсысольска. Расспросы об этом продолжались не долго: нам указали на одного местного мещанина, у которого был крытый шняк, небольшое палубное суденышко, вместимостью до 200 пудов груза. Отец Матфей на другой день, т. е. 7 Июля, отправился к этому мещанину, который и условился с ним за 45 рублей доставить нас в этом шняке до Устьсысольска. Хозяин привел свою лодку, и все что было на берегу клади, а также и в третьей лодке, перетаскали и уложили в шняк с чрезвычайным удобством, после чего, как называется, сердце стало на место. После продолжительного переезда на барже в духоте и сырости, под влиянием дурной погоды, затем в маленьких лодках по Вычегде до Сольвычегодска, перебраться в крытое судно, спокойно и свободно в нем поместиться уже составляло для нас своего рода блаженство и отдых. Хозяин судна объявил нам, что до завтрашнего дня он не будет отваливать, так как завтра (8 Июля) в городе праздник: Прокопьев день, и ему хочется отстоять обедню.

Накануне, в 6 часов вечера, начался благовест ко всенощной во всех церквах города, а их в Сольвычегодске более десяти. Наши иноки почти все ушли кто в какую церковь помолиться Богу; на лодке осталось нас только двое для караула. Около половины всенощной, мы услыхали в городе веселое в несколько голосов пение, неприятно подействовавшее на нас, не привыкших к нарушению благоговейности и смиренной тишины в то время, когда перед праздником совершается богослужение и когда помыслы человеческие невольным образом должны возноситься к Господу, чего требует не только убеждение каждого верующего, но даже приличие. С рынка, по набережной, около самого Собора, из которого в открытые окна раздавалось стройное духовное пение, шла по направлению к Монастырю толпа девиц, около 15 человек. Взявшись за руки, они бесцеремонно, во всю силу горланили песни. За этою толпою появляется другая, наконец и третья. От песней девицы перешли к игрищам, в которых и кружились до полуночи. Спрашиваем мы, что это за беснование, по какому обстоятельству, отчего накануне праздника, когда бы и неприличествовало?

А это, объясняют, козачихи или работницы; обычай здесь такой: одним из них кончился срок найма, другие в этот день нанимаются на новый срок; на радостях те и другие и разгуливают, пока еще на воле, а там уже надо работать, не до гулянья.

На другой день, в праздник Прокопия и Казанской Божией Матери, заблаговестили в 9 часов утра к обедне, отстоявши которую, мы напились на судне чаю, кроме отцов Матфея и Амвросия, не употреблявших чаю, потом сварили сухую треску, да еще купили сельдей соленых и этими продуктами пообедали во славу Божию.

В четвертом часу пополудни пришел хозяин судна с тремя рабочими и, помолившись Богу, попросил благословения у отца Матфея, после чего распорядился отвалом для продолжения нашего путешествия. Город еще был на виду, когда зазвонили в нем к вечерне. Услышав звон, все осенили себя крестным знамением, а отец Матфей и говорит: «Разве и нам прочитать вечерню и повечерие?» Надел он епитрахиль и сделал начало. Прочитали мы вечерню, пропели стихиры, потом малое повечерие, с канонами и акафистами. Таким образом с Божиим благословением начали мы свое путешествие вверх по реке Вычегде. И частенько мы затем занимались на лодке церковным песнопением, разнообразя им наше медленное плавание и ободряя душу и сердце на предстоящие подвиги.

Погода утвердилась хорошая, попутного ветра не было; стояла тишина, а если и дунет ветер, то встречный. Мы шли исключительно тягою, около песков, переваливая с одной стороны на другую сообразно тому, как с одного берега на другой переходили песчаные косы. На смену рабочих часто выходихи наши иноки тянуть лодку, мерно шагая песками около заплеска верст по 15-ти, по 20-ти без отдыха. Трудился в этой работе и настоятель наш, отец Матфей, подавая своим чадам безропотный пример смирения.

С каждым поворотом реки менялись виды: то расстилались перед нами обширные глади сенокосных пожней, уходивших в мутную даль, развертывавшихся как в панораме по мере движения лодки; то из волнистых линий зеленеющего берега выплывали села; изредка белый храм легкими очертаниями подымался посреди скучившихся вокруг его деревянных изб. На его кресте и главах играло солнце. Вдали, по краю плеса, куда только мог забраться глаз, синела на горизонте смутная полоса сплошного хвойного леса.

Медленно тянулась лодка, медленно шло время, однообразно день за днем. Уже половина Июля, народ страдует, сенокос в полном разгаре. Мы знаем, что в Ульянове есть монастырские пожни. Отца Матфея очень заботило, — что-то там делается. Невольным образом, как-то независимо от самих себя, начала водворяться в нас дума об интересах обители, как о своих собственных. И чем ближе подвигались мы к цели, тем более крепчала и мужала эта дума. Отец Матфей нашел удобнее из Яренска отправиться в Ульянов на лошадях, чтоб захватить сенокосные работы. Он прибыл туда 21 Июля.

Мы, во главе с о. Амвросием, остались на судах. Надоело нам плыть: и жар утомлял, и комары нападали, и бездеятельность сокрушала дух. Только и думы, чтоб поскорее добраться до места; но Господь не ускорял наш путь, испытывая наше слабое терпение. Но вот 24 Июля по-утру увидали мы вдали город Устьсысольск. День был Воскресный. Думали мы попасть к поздней обедне, но не тут-то было: город на виду, отчетливо слышен звон колоколов, призывающих богомольцев, но добраться до него скоро Ее можем: река перед ним извилиста; обход песков и излучины ее удлиняют путь. Когда мы, въехав в Сысолу, пристали к городскому берегу, обедня в Соборе уже отошла. Остановились мы в Устьсысольске у одной вдовы, с расположенностью принимающей странников. У ней же останавливался отец Матфей, когда проезжал в Ульянов. Тут же встретили мы отцев Паисия и Феофилакта, которые из Устюга уже два дня как .прибыли в Устьсысольск, ехавши сюда через Лальск. Радость этой встречи была самая искренняя: опять мы все вместе под знамением одной цели и одних забот. Отдохнувши малость, отправились мы: на судно выгружать нашу кладь, для перевозки которой в городе местный купец Михаил Назарович Забоев дал нам лошадь и дозволил весь наш багаж сложить в один из своих амбаров, до отправки в Ульяновскую обитель. Отправкою этою не замедлили. О. Матфей оставил приказание, если найдутся извозчики, то кладь спешно препроводить в Ульянове. Извозчики нашлись и были наняты, но весьма за большую цену, так как стояла самая кипучая страда и время ценилось дорого. В отправку снарядили один экипаж тройкою и два по паре, уложили на эти подводы багажа, сколько было возможно, из вещей самих: необходимых, а остальное, не очень нужное, оставили в Забоевском амбаре до времени.

Обыватели города Устьсысольска приняли нас радушно и некоторые делали посильные приношения нам, переселяющимся монахам на созидании обители во славу Божию. Слышно было, что в Ульянове нет ни муки для просфор, ни ладану, ни церковного вина; а между тем близится праздник коренной, Ульяновский, - Нерукотворенного Образа, 16 Августа. В удовлетворение этой нужды, Устьсысольский купец Суворов пожертвовал инокам один мешок первого сорта муки, пять фунтов ладану и бутылку церковного вина; все это мы отправили вместе с кладью. Узнав цель нашего переселения, и другие горожане Устьсысольска помогали нам, кто чем мог. Но нужно было поспешать на призыв о. Матфея: он велел скорее приезжать в Ульянове. Во время пребывания нашего в Устьсысольске ты у некоторых лиц служили всенощные, у других молебны по усиленной просьбе обывателей. В том же доме, где мы стояли на квартире, у благочестивой вдовы, правили мы каждый день молебны и два раза всенощные с вечера. Народу на наши богослужения собиралось множество и все выстаивали до конца, несмотря на то, что служба продолжалась б олее трех часов.

Прожили мы в Устьсысольске до 29 Июля не без пользы для обители. Паисий и Феофилакт заезжали в Устюг тоже не понапрасну; возвращаясь оттуда, производили они сбор и по дороге, так что подаяния от доброхотных жертвователей не оскудевали, хотя собирались и не в большом количестве.

Вечером, 29 Июля, мы распрощались с Устьсысольском, из которого выехали в Ульянов на лошадях. Отец Паисий, Амвросий и Феофилакт ехали безостановочно до Деревянского, последнего селения на пути к Монастырю.

Двое послушников следовали хотя тоже на переменных, но по временам задерживались на станциях, поджидая отправленных из Устьсысольска извозчиков с кладью, при которой неотлучно был третий из послушников. 31 Июля, часов около трех пополудни приехали мы в село Деревянское, где старцы, прибывшие сюда ранее, нас ожидали. Мы объявили, что извозчики с кладью будут в Деревянск к вечеру. Старцы наши остановились у местного Священника, о. Симеона, куда и мы примкнули, пользуясь его радушием и гостеприимством. В ожидании извозчиков, о. Феофилакт начал в Деревянске подыскивать мужичков — доставить нашу кладь в лодках по Вычегде до Ульянова. Тогда еще не существовало в обитель сухопутной дороги.

Священник передал нам, что он виделся с о. Матфеем, когда он проезжал несколько дней тому в Ульянове. На вопрос отца Симеона, кто он и куда едет, настоятель наш отвечал: он послушник, едет в Ульяновскую обитель, куда командирован начальством, и просил благословить его. — «Я, говорит о. Симеон, от души благословил его, а вот теперь, как узнал, что то был не послушник, а настоятель, то и стыдно мне, что принял я его не подобающе».

Между тем время подвигалось к вечеру; показались и извозчики, которых мы и направили на ту часть берегового угора, под которым стояли нанятые нами лодки, чтобы грузить на них кладь прямо с возов. Покуда возились с багажом, стаскивая его под гору и укладывая в лодки, и рассчитывали извозчиков, в это время у радушного отца Симеона готовился для нас ужин. После погрузки лодок, поужинавши у Священника, поблагодаривши его за гостеприимство, пошли мы на берег к лодкам, в сопровождении отца Симеона, пожелавшего нас проводить и посмотреть, как мы усядемся. На пути перехватил нас о. Диакон, старичок того же села, и начал усердно просить побывать у него в доме, но по случаю позднего времени мы не могли воспользоваться приглашением отца Диакона. На берегу собралась толпа мужиков и баб, любопытствующих посмотреть на нас, монахов с моря. Некоторые подходили под благословение к старцам. Простившись со Священником и Диаконом, пригласив их в Ульянов на праздник 16 Августа Нерукотворенного Образа, мы уселись в лодки и отвалили от берега. Солнце уже закатилось. Ярко разлилась заря по безоблачному небу; загорелись кой-где звездочки, но месяца не было, и потому темнота по мере того, как угасала заря, все более и более стала сгущаться. Мы без остановки поднимались вверх, нам хотелось к утру добраться до Ульянова, чтоб поспеть к службе, так как 1 Августа, в которое мы должны были закончить свое путешествие, был водосвятной праздник. Первое плесо проехали благополучно; но темнота усиливалась, скрылись в ночи очертания берегов и мы частенько стали наползать на мель, а иногда так крепко заседали, что гребцы спускались в воду и продергивали лодки волоком на более глубокое место. А ночь становилась все темнее и влажнее; нужно было потеплее одеться; особенно стало прихватывать на утренней заре. Казалось бы уж и приехать в Ульянов пора, не далеко бы от Деревянска, водою считается около 20 верст, а все не можем добраться. Рассвело; гребцы говорят, что — близехонько, тут и есть; но вдруг туман закутал реку, расстилаясь перед нами белою, непроницаемою пеленою: ни окрестностей, ни берега, ни растущего на нем леса, ни самой воды — ничего не было видно. Но рабочие хорошо знали местность; они скоро пристали к берегу и объявили нам, что приехали. Туман, однакож, препятствовал нам рассмотреть Ульянове. Отец Феофилакт с одним из послушников пошли известить о. Матфея о прибытии. Между тем солнце пробило своими светлыми лучами густой туман и он заволновался, начал прядями расстилаться сначала по земле, потом стал медленно подниматься к небу. Скоро возвратился отец Феофилакт с двумя лошадьми, запряженными в дровни для перевозки клади. Нас всех несколько удивил странный способ езды на дровнях в летнюю пору. Но оказалось, что в здешней стороне колесные экипажи отсутствуют и крестьяне все тяжести при своих сельскохозяйственных работах и в летнее время перевозят на полозьях. Такой же способ перевозки практиковался и в Ульянове.

Выгрузили мы нашу кладь из лодок, сложили на дровни и вместе с возами пошли к обители сначала лугом около полуверсты, а потом поднялись несколько в гору и дошли до самой церкви, которая как-то резко выделилась перед нами из тумана, точно из земли выросла. Церковь бревенчатая, одноглавая, как видно еще не очень давней постройки; над нею срублена небольшая колокольня, на которой висят несколько мелких колоколов. Мы, осенив себя крестным знамением перед храмом, не долго его рассматривали, спеша к своему дорогому Настоятелю, о. Матфею. Против церкви старый деревянный дом, крытый на два ската тесом топорного дела, как обыкновенно строят в деревнях; неподалеку от него еще два подобных же дома, принадлежавшие причту, значительно обветшали: рука времени наложила на них признаки разрушения. Мы подошли к тому дому, где приютился о. Матфей. Он как раз вышел в это время умываться на крыльцо, на котором, по деревенскому обычаю, подвешен был на деревянном крюке умывальник, сделанный из берестяной коры. Увидавши нас, о. Матфей обрадовался, поздравил с приездом и, показывая белую кору берестяного умывальника, сказал: «Вишь в какой мы роскоши живем: и умывальник у нас серебряный!» Поднялись мы на крыльцо к отцу Матфею, взошли в сени: по одну сторону их — изба с русской печью; в ней никто не живет; по другую — изба, где помещается отец Матфей, но чтобы попасть в нее, надо было сперва пройти на сарай, где складывается сено, и оттуда уже в избу. Куда неказисто было внутреннее убранство в помещении нашего Настоятеля; нет ни одного стула, так что не на что было сесть; хромоногая скамейка около стены, на ней разостлан подрясник, и это — постель, на которой спал отец Матфей. Ветхий стол, закоптелый потолок, старые рамы с разбитыми стеклами в окнах, отсутствие посуды на полках посудника, словом — нищета во всей своей грустной неприглядности.

Перевезенную с лодок кладь сложили мы в общую кучу до времени. Отец Матфей пока не проверял ее: он торопился в церковь служить обедню; всенощная отслужена была с вечера. Мы тоже отправились в храм. Господи, какая бедность! Церковь двух-престольная: на правой стороне престол в честь Спаса Нерукотворенного Образа. Тут же против правого клироса в иконостасе помещена чудотворная икона Нерукотворенного Образа. Мы приложились к ней, поручив себя мыслями Господу Вседержителю и Его святой воле. Налево престол во имя Похвалы Богородицы, икона коей, почитаемая тоже чудотворною, находится в местном ряду против левого клироса. Иконостас храма сооружен в три яруса, с иконами посредственной иконописи местных Устьсысольских мастеров. Резьбы на иконостасе нет никакой; выкрашен он темноголубой краской; четыре лампады перед иконами медные, и только две из них, которые перед чудотворными образами, отбелены. Выносной подсвечник зеленой меди помятый; свечи в лампадах хотя и восковые, но заплывшие и запыленные до крайнего неряшества. Украшения на чудотворных иконах медные. Служебные книги все истрепаны; одежды на престолах полиняли и обветшали; других на смену их не имеется. Запрестольное Евангелие в 1/4 долю листа только одно во всем храме; доска на нем медная; крест тоже один медный, кадило с порванными цепями. При виде всей этой скудости, доходящей до убожества, заныло сердце, затосковала душа и невольно вспомнилось богатство и благолепная обстановка Соловецкого Монастыря, изобилующего сокровищами. Боже милостивый, помоги и укрепи нас! Сколько борьбы с нуждою и недостатками предстоит впереди; хватит ли на это сил и терпения!

В притворе храма сложена большая, неуклюжая печь, но тепла она, говорят, не держит. Окна в церкви четвероугольные, небольшие с мелким переплетом, и потому в храме постоянно господствует полусвет. Вместо ограды около церкви — частокол.

Пока мы все это рассматривали, о. Матфей, облачившись, совершил проскомидию; и начался благовест к обедне, по случаю праздника, в большой колокол; а этот большой колокол всего весил 16 пудов. В церкви мы увидали местных иноков обители, старцев, убеленных сединами; их было три Иеромонаха и один послушник. Вот и весь почти штат Ульяновской пустыни, заведыванием которой эти монахи занимались до нашего приезда. Один из Иеромонахов, о. Виталий, занимал должность настоятеля; прежде он долгое время был экономом Семинарии в Вологде.

Местный Иеродиакон, старичок лет 70, служил в этот раз с о. Матфеем. Мы встали на клирос, прочитали часы, начали петь обедню уже по Соловецкому Уставу. Вышел Диакон на амвон в ситцевом засаленном стихаре. Голос старческий, дрожащий. У отца Матфея тоже риза ситцевая, парная с диаконским стихарем. По окончании литургии пошли святить воду на речку, протекающую под горой, неподалеку от церкви. Для крестного хода оделись соборно, надев из старого небольшого запаса здешней ризницы облачение — кому какое досталось; иное было до того поношено, что едва держалось на плечах. После освящения воды, возвратившись в храм, отслужили благодарственный молебен Господу Богу и Божией Матери, Св. Стефану Пермскому и преподобным Соловецким Чудотворцам Зосиме и Савватию за благополучное прибытие наше к месту назначения, с испрошением помощи и вразумления в предстоящем труде. Долго продолжалась наша первая служба в Ульяновской обители, усердно воссылали мы к Господу Богу молитвы наши на укрощение душевной скорби; но плоть немощна и потому, после бессонной ночи и длинного богослужения, с удовольствием попили мы чайку у отца Матфея. Туда же пришли и коренные обитатели монастыря, поименованные выше старцы. За чайком потолковали о хозяйственных делах, о том за какое дело сперва приняться нужно, но на определенном решении ни на каком не остановились.

Трапезовать собрались мы все в отдельную избу. Небольшая комната в ней, разделенная перегородкой, носила наименование трапезы. Посредине ее сложена печка, по запечке проход, вокруг стен лавки, около лавок два небольших, ничем не покрытых стола. После обычного благословения пищи, принялись мы за предлагаемое, истинно монашеское ястие и питие: перед каждым из нас положено по ярушнику (хлебцы из ячной муки), в долбленых самодельных чашках — старая кислая капуста, в таких же чашках квас свареный без солоду, затем грибница, т. е. похлебка из свежих грибов, вот и весь обед; но и на том спасибо: время постное, чревоугодничать не приличествует.

Жаль теперь, что все эти вещи — как церковные, так и бывшие в трапезе, — мы не догадались сохранить до настоящего времени. Они служили бы фактическим доказательством той бедности обители, в которой мы нашли ее при нашем в ней водворении.

В тот же день стали мы разбирать привезенные с собою вещи и потом занялись размещением прибывшей братии в существующих при обители зданиях, и утроились на жительство по углам, как только было возможно: Паисий и Феофилакт поместились к старому Настоятелю; Амвросий — к о. Матфею в комнату; Феодосии и два послушника — через сени в отдельную избу, благо нашлось жилье. Таким-то образом и поселились мы на нашем новом жилище, не имея перед собою ничего утешительного, кроме твердой надежды на Подателя благих. Явились мы сюда устраивать Монастырь, поднять его из положения запустения в прославление имени Божия, значит дело делать, но как его делать, за что приняться, — эти тревожные мысли, вероятно, ни на минуту не оставляли и старцев наших, и мы часто видели глубокий след задумчивости на их лицах и грустно опущенные головы. За что бы ни взяться для простой обыденной потребности, — ничего нет; понадобилась небольшая кадочка и ту привелось идти отыскивать в селении за 9 верст. Но не возроптали наши старцы, не упали духом; они проявили в себе в критические минуты силу воли настоящих подвижников и с бодростью принялись за труд. Видя в своем назначении Промысел Божий, приведший их на это пустынное место, они не усомнились в той помощи, которую с упованием ожидали от благости Всевышнего и щедрот Его. На первых же порах покровительство Божие проявилось к нам в водворении единомысления; все мы с одинаковою энергией) стремились к цели, розни во мнениях между нами не было; все думали о предстоящем нам деле — как один человек. В том-то и заключалась наша сила.