Проблемы и задачи российской литургики
(предварительные замечания)

Ю. И. Рубан, канд. ист. наук

Доклад на конференции "Православное богословие на пороге третьего тысячелетия" (Москва, февраль 2000).

Известный летописный рассказ о направлении Киевским князем Владимиром Святым в страны Востока и Запада особого посольства с целью «испытания вер» и выбора «лучшей» из них носит ярко выраженный литургико-эстетический характер. В храме святой Софии Константинопольской русских «поставили на лучшем месте, показав им церковную красоту, пение и службу архиерейскую... и рассказав им о служении Богу своему. Они же были в восхищении, дивились и хвалили их службу». Вернувшись домой, они заявили, что «не знали», где совершалась эта служба - «на небе или на земле, - ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой...»[1].

Не обладавшие богословским образованием послы говорили не о догматах и вероучении, а о красоте богослужения. Так благолепие богослужения Великой Церкви (как называли византийцы храм Святой Софии) определило «выбор веры», и Русь вошла в регион христианских стран византийской литургической традиции[2].

«Возможно, это красивая легенда, но то, что люди думают о действительности, говорит нам о них больше, нежели сама действительность», - справедливо замечает современный литургист. - ...Никакая другая Церковь, ни Восточная, ни Западная, не может сравниться с Русской Православной Церковью в том, какое значение в ней придается богослужению»[3]. Рассказывают, что на вопрос одного западного гостя - кратко охарактеризовать Русскую Православную Церковь - покойный патриарх Московский и всея Руси Алексий I ответил одной лишь фразой: «Это Церковь, которая совершает Божественную Литургию»[4].

Учитывая этот изначальный литургический характер русской церковности, следовало бы ожидать особого внимания к литургическим изысканиям, позволяющим перевести безотчетные переживания и восторги на степень рационального знания и сознательного восприятия нашей богатейшей литургической традиции. В условиях, когда в России Православие было государственной религией, следовало бы ожидать, по выражению Николая Никаноровича Глубоковского, «пышного развития» в нашей стране литургики. «Фактически же, - продолжает он, - было в России совсем наоборот»[5]. Подтверждением этого на первый взгляд парадоксального утверждения являются свидетельства людей, которых вряд ли можно заподозрить в предвзятом отношении к православному богословию вообще и православной литургике в частности.

Из недавно опубликованной работы известного русского литургиста Бориса Ивановича Сове «История литургической науки в России» мы узнаем, что «в Московской Руси изучение богослужения ограничивалось компиляциями толкований греческих литургистов-экзегетов и практическими проблемами, касающимися деталей и казуистических случаев богослужебного Типикона...»[6]. Первое русское руководство по литургике появилось лишь в конце XVIII в.[7], причем, Русской Церкви понадобилось почти полвека (46 лет), чтобы исполнить повеление императрицы Елизаветы Петровны и Святейшего Синода. Эта печальная история составления элементарного литургического руководства, «инициатива <создания которого> исходила от церковной и светской власти, показала беспомощность и убожество литургического базиса у русского духовенства, даже у ученого монашества, и, что особенно печально, сужение интереса к литургике. Богослужение было чуждо русской богословской школе...»[8].

Переходя к истории литургики в нашей духовной школе, Б. И. Сове констатирует столь же печальную ситуацию: «В духовной латинской школе XVIII в. не было места преподаванию литургики даже в самом скромном объеме. Уставу обучались практически»[9]. На рубеже XVIII и XIX веков в состав российских Духовных школ начинает вводиться устав, а затем и литургика, но ситуация мало меняется. «В первую половину XIX в. в духовно-учебных заведениях, академиях и семинариях литургика влачила жалкое существование. Она как наука не существовала»[10]. Этот суровый вывод подтверждает свидетель - проф. МДА Алексей Петрович Лебедев. «Между всеми богословскими науками до самого последнего времени самою заброшенною наукою, самая несчастною падчерицею были археология и литургика»[11].

Ситуация в области отечественной литургики стала существенно меняться во второй половине XIX в., особенно с принятием нового академического устава 1869 г., а один из замечательной плеяды ученых того времени, проф. Иван Дмитриевич Мансветов, явился, - по определению Н. Н. Глубоковского, - принципиальным реформатором литургики и стал фактическим основоположником ее научного бытия. Он прочно аргументировал, что в литургических разысканиях надо восходить к первоначальному зерну, из которого постепенно развивалась вся дальнейшая богослужебная система»[12]. Тем не менее, в 1898 г. проф. Александр Иванович Алмазов относил церковную археологию и литургику к наукам «в высшей степени мало разработанным»; а великий А. А. Дмитриевский, «лучший и наиболее компетентный в России литургист, заслуженно снискавший имя «Русского Гоара»[13], просто называл российскую литургику «бедной»[14]. И это - окончательная характеристика той ситуации, в которой находилась наша старая академическая литургика.

«Объясняется это печальное обстоятельство тем, - справедливо замечает Н. Н. Глубоковский, - что обе эти специальности [литургика и церковная археология. - Ю. Р.] долго считались практически прикладными, служащими к назидательному истолкованию церковно-богослужебного обряда». Сам же обряд «принимался и рассматривался в законченной форме некоторой неподвижной окаменелости и в этом виде как бы догматизировался, поскольку своей древностью необходимо возводился к апостольскому первоисточнику во всех своих главных элементах. Исторический генезис или совершенно отрицался, или едва допускался для случайных иллюстраций к тому, что застыло в стереотипной неприкосновенности... В результате и литургика, и церковная археология оказывались совсем мертвыми и лишались всякой жизненности для собственного возрастания... Такое положение было неизбежно по самой постановке...»[15].

Эта роковая «неизбежность», в свою очередь, вытекает из еще более общих закономерностей. Историку хорошо известно, что культурно-политическая ситуация дореволюционной России на самом деле бесконечно далека от той ностальгически-лубочной идеализации, с которой мы часто встречаемся в последнее время. Разрыв между неумолимыми требованиями быстро развивающейся жизни и неспособностью (или нежеланием) всеобъемлющих реформ и привел в конечном итоге к той страшной катастрофе, последствия которой вряд ли когда-либо будут изжиты до конца. Данная ситуация накладывала свой отпечаток буквально на все стороны жизни, в том числе и на науку.

Дело в том, что в т. н. традиционных обществах (где Церковь не отделена от государства и христианство поэтому является официальной идеологией) источниковедческий анализ и критика традиционных письменных памятников с точки зрения их подлинности и исторической достоверности зачастую воспринимаются как покушение на метафизическую и бездоказательную в научном отношении догму и даже - «государственные устои». Особенно характерно положение исторической литургики - науки, разрабатывающей источники по истории богослужебных древностей и христианского календаря. По своим принципам это - источниковедческая, объективная и безжалостная по отношению к популярным церковным легендам и традициям наука, и в этом причина тех невероятных трудностей и унижений, о которых с горечью свидетельствуют сами ее представители.

Как отмечал в своих неопубликованных лекциях, посвященных изучению древних славяно-русских литургических рукописей, покойный проф. Никита Александрович Мещерский, «в дореволюционной России научное изучение литургических текстов было заторможено благодаря запретительному вмешательству духовной цензуры и духовного начальства. Характерна история научного издания Остромирова Евангелия, которое, будучи подготовлено Александром Христофоровичем Востоковым к изданию, десятки лет не могло увидеть свет, потому что цензура считала его «еретическим». Так же была испорчена работа протоиерея А. В. Горского, готовившего публикацию «Слова о законе и благодати» митрополита Илариона, - по требованию цензуры он должен был изменить язык публикуемого памятника, приноравливая его к нормам церковно-славянского языка, которые тогда были приняты. Только в наши дни можно подойти к изучению этого материала, не будучи стесненными конфессиональными рамками»[16].

К сожалению, время накладывает отпечаток даже на лучших людей, заставляя их - осознанно или невольно - прибегать к использованию «двойного стандарта». В этом отношении характерна позиция митр. Московского Филарета (Дроздова). С одной стороны, в полемической статье «Беседа к глаголемому старообрядцу о пятипросфории и седмипросфории»[17] он обращается к литургическим источникам - древним рукописным Служебникам, свидетельствующим о широком плюрализме в отношении количества служебных просфор - от одной и до семи. Это позволяет ему сделать обоснованный вывод о неправомочности догматизации «седмипросфория» - практики вообще поздней (XVI в.) и исторически условной. Здесь он выступает как беспристрастный источниковед.

Совсем иная логика обнаруживается в его «Замечаниях» на интереснейшее письмо архим. Антонина (Капустина), указывавшего на существенные различия в богослужебной практике греков и русских и предлагавшего широкое знакомство с этими отличительными особенностями для своего рода «обмена опытом». «Распространение сведений о литургике восемнадцати веков в народе неудобно и может вести более к брожению умов и к сомнениям, нежели к единству, - выговаривает ему митр. Филарет. - …Распространение мысли об изменяемости формы богослужения поведет ли к добру в веке, который стремится к своеволию действий и произволу распоряжений? Для чего требуется (цитирует он архим. Антонина): "признать разные формы богослужения правильными, поскольку они не касаются догмата"? Без нужды для чего провозглашать, что римская Литургия хороша, армянская хороша?»[18]. Комментарии излишни. Может ли быть «нехорошей» какая-либо Евхаристия - Таинство Тела и Крови Господней - та же самая в Москве, Риме, Ереване и любой палестинской деревушке?! Здесь почтенный иерарх выступает в роли «государственного человека» - охранителя устоев своего консервативного времени.

В таких условиях замечательные церковные ученые прот. Александр Горский и Капитон Невоструев, создавшие бессмертное «Описание славянских рукописей Московской Синодальной библиотеки» вынуждены были лавировать, стараясь быть исторически беспристрастными и в то же время делать такие нелепые оговорки, рассчитанные на духовную цензуру, за которые их можно только пожалеть. Так, описывая знаменитую рукопись «Служебника митр. Киприана», кон. XIV - нач. XV в. (ныне ГИМ, Синод. №601/344), лежащий в основе древнерусских Служебников «новой редакции» (а потому как бы «нормативный»!), они утверждают, что этот «Служебник имеет вид нынешнего печатного Служебника (то есть Служебника Синодального периода, XIX в.! - Ю. Р.). Отступает от него редко»[19]. Достаточно беглого просмотра рукописи рубежа XIV-XV веков, чтобы убедиться в обратном. Просфор на Проскомидии насчитывают пять, а их на самом деле указано четыре! Это ясно из текста[20]. Я изучал этот Служебник.

К 20-м годам XX в. лучшие русские литургисты по уровню источниковедческой подготовки не уступали западным и многое успели сделать, особенно в области изучения славяно-русских богослужебных текстов. Тем не менее, в целом, как показывают вышеприведенные характеристики, ситуация изменилось мало. В замечательных (к сожалению, кратких!) воспоминаниях о своем учителе Алексее Афанасьевиче Дмитриевском покойный профессор СПбДА Н. Д. Успенский хорошо пишет об отношении к литургике «среднестатистического» церковнослужителя, выходца из священнической среды, каким он сам являлся. «Как в духовной семинарии, где я получил среднее богословское образование, так и в Петроградском Богословском институте среди учащихся существовало мнение, что литургика - предмет «церковно-практический», что о нем уже сказано последнее слово науки, и требуется только твердое, почти наизусть, знание порядка совершения богослужения, состава его псалмов, молитв, песнопений»[21].

Так думал он, молодой выпускник института, осенью 1923 г. при выборе темы кандидатского сочинения, когда произошла его «случайная» - на самом деле провиденциальная! - встреча с будущим учителем. Задержавшись в аудитории Высших Богословских курсов (Петроградский Богословский институт уже был закрыт), он стал невольным слушателем лекции по литургике. Алексей Афанасьевич «излагал историю Вечерни Великой пятницы с ее обрядом выноса Плащаницы. Я знал хорошо эту службу и по учебникам литургики, и практически, и мне в голову не приходило, что между Типиконом и общепринятой практикой совершения этой службы так много несоответствия и недоговоренности»[22]. Встреча определила судьбу будущего литургиста: вскоре он решил писать работу по литургике и пришел к «Русскому Гоару» с просьбой дать ему тему будущего сочинения. Многоопытный А. А. Дмитриевский от конкретного разговора уклонился, вручив Николаю Дмитриевичу две свои книги - «Путешествие по Востоку и его научные результаты...» и «Древнейшие патриаршие Типиконы...» - с тем, чтобы тот их сначала «проштудировал» и лишь после этого продолжил разговор. Он знал, что делал, потому что вернувшийся через три недели Н. Успенский просто не знал, что же он может сказать по поводу содержания этих известных в настоящее время каждому литургисту книг. «Более того, - признается он, - они как-то смутили меня и даже насторожили, потому что иногда сказанное в них шло вразрез с моими религиозными представлениями, которые для меня казались ортодоксальными. Меня смущало сообщение Алексея Афанасьевича в его «Путешествии» об открытых им «Правилах» прп. Саввы Освященного. Я привык думать и меня тому учили, что наш Церковный устав ведет свое начало от самих Апостолов и лишь был записан прп. Саввой. «Правила» же прп. Саввы, записанные им собственноручно и опубликованные Алексеем Афанасьевичем, ни размером, ни содержанием не были похожи на наш Типикон... Не меньше смутила меня и книга «Древнейшие патриаршие Типиконы...» Я знал, что Русь приняла крещение от константинопольских греков, следовательно, и их богослужение, но богослужение Великой (Константинопольской) церкви, которое так подробно излагал Алексей Афанасьевич в «Древнейших патриарших Типиконах...», оказалось совершенно отличным от нашего. Я задавал себе вопрос: как это могло получиться? И какой же из этих двух типиконов древнейший в том смысле, что его можно было бы назвать ведущим свое начало от Апостолов?»[23].

Признание замечательное, поскольку свидетельствует о том, что блестящие результаты нашей Высшей литургической школы не были востребованы Богословской средней школой, выпускники которой формировали отношение к исторической литургике в церковном народе. Практически неименным это отношение остается и по сей день. Еще в начале уходящего века А. А. Дмитриевский в рецензии на «синтетическую» книгу «неофита в литургике» прот. М. И. Орлова, поставившего для себя «грандиозную и совершенно непосильную задачу» - дать «первое критическое издание» чина Литургии Василия Великого, не только оценил состояние нашей литургики, но и кратко наметил программу действий «Полученные о. Орловым выводы, хотя и не привносят в науку ничего нового, но они лишний раз подтверждают, что литургическая наука нуждается еще пока в чернорабочих руках, в тружениках, посвящающих себя открытию и изданию в свет литургических памятников, а беловая, домашняя, критическая работа здесь - дело еще отдаленного будущего»[24].

Прошло девять десятилетий, но актуальность этих слов стала еще более очевидной, потому что «распалась связь времен» и ученых-литургистов у нас пока не готовят. Опыт последних лет убедил нас в том, что внешняя свобода научного творчества сама по себе мало что значит: нужны профессионально подготовленные и вместе с тем широко образованные люди, свободные от политических, национальных и конфессиональных предрассудков и способные к кропотливой и усидчивой работе. Нам следует не только достичь уровня старой школы, но и освоить огромное наследие, накопленное за уходящее столетие мировой литургической наукой. Только тогда можно будет говорить о действительном возрождении национальной литургики.

В заключение, опираясь на опыт наших прежних литургистов, позволю себе сформулировать некоторые положения научно-методологического и учебно-практического характера.

1. Литургика - наука источниковедческая (апостериорная), а не догматическая (априорная). Она опирается на добытые критическим путем данные исторических источников, постоянно пополняющиеся и заставляющие пересматривать и даже отвергать многие устоявшиеся теории и представления.

2. Литургика в собственном смысле слова (историческая литургика), изучающая происхождение и трансформацию богослужения в его историко-генетическом развитии, не только формально, по названию, но и по существу должна быть отделена от церковного устава, - практической дисциплины, дающей внеисторический, горизонтальный срез наличной (скорее - идеальной) богослужебной жизни.

3. Церковный устав может преподавать добросовестный уставщик-практик, литургику - только ученый археограф, имеющий профессиональную подготовку в области источниковедения и вспомогательных исторических дисциплин, работающий с оригинальными текстами (в первую очередь - рукописными) и публикующий результаты своих исследований, вносящих нечто новое в литургическую науку.

4. Несоблюдение последнего условия превращает литургику в глазах студентов духовных школ в скучную дисциплину, не имеющую никакого отношения к «реальной» (особенно - приходской!) жизни, а читающего по чужим конспектам преподавателя - в трагикомическую номенклатурную фигуру, занимающую свое место в силу отнюдь не научных заслуг и навсегда отбивающую у учеников вкус к этой благородной науке. В прошлом подобная ситуация хорошо объяснялась ссылками на «внешние обстоятельства», но теперь не имеет оправдания, являясь просто оскорбительной к памяти наших великих литургистов. Мы должны называть вещи своими именами. Без решительных реформ в этой области попытки возрождения и развития нашей научной богословской школы заранее обречены на неудачу.


1 «Повесть временных лет», год 6495/987, - перевод Д. С. Лихачева.

2 Рубан Ю. И. Как молились в Древней Руси? // Россия в X-XVIII вв. Проблемы истории и источниковедения. (Тезисы докладов и сообщений Вторых чтений, посвященных памяти А. А. Зимина. Москва, 26-28 января 1995 г.) М.: РГГУ, 1995. С. 483-494.

3 Тафт Р. Русская Литургия: зеркало русской души. // Страницы. Журнал Библейско-Богословского ин-та св. ап. Андрея. М., 1997. №2, 4. С. 574.

4 Там же.

5 Глубоковский Н. Н. Русская богословская наука в ее историческом развитии и новейшем состоянии. Изд-во Св.-Владимирского братства. 1992. С. 100.

6 Ученые Записки Российского Православного университета ап. Иоанна Богослова. Вып. 2. М., 1996. С. 46.

7 Гавриил (Петров), митр. О служениях и чинопоследованиях Православной Греко-Российской Церкви. СПб., 1892.

8 Сове Б. И. История литургической науки в России. // Ученые Записки Российского Православного университета ап. Иоанна Богослова. Вып. 2. М., 1996. С. 78.

9 Там же. С. 88.

10 Там же. С. 89.

11 Там же.

12 Глубоковский Н. Н. Русская богословская наука... С. 102.

13 Глубоковский Н. Н. Русская богословская наука... С. 103. См.: Сове Б. И. Русский Гоар и его школа. // Богословские Труды. М., 1968. Сб. 4. С. 39-84.

14 Глубоковский Н. Н. Русская богословская наука... С. 101.

15 Там же.

16 Мещерский Н. А. Изучение древних славяно-русских литургических рукописей. Спецкурс. Лекция 1. Л., 1977. Машинопись. С. 5.

17 Христианское Чтение. 1836. Ч. 4. С. 89-110.

18 Собрание мнений и отзывов Филарета, митр. Московского и Коломенского, по учебным и церковно-государственным вопросам. М., 1886. Т. IV. С. 398.

19 Описание славянских рукописей Московской Синодальной библиотеки. Ч. 3. Книги богослужебные. М., 1869. С. 13.

20 За это их справедливо критиковал несколько позднее И. Д. Мансветов, уже пользовавшийся определенной академической свободой. «Находить тут пятипросфорие можно только с большою натяжкою в пользу теперешнего чина» (Мансветов И. Митрополит Киприан в его литургической деятельности. М., 1882. С. 28).

21 Успенский Н. Д. Из личных воспоминаний об А. А. Дмитриевском. // Богословские Труды. М., 1968. Сб. 4. С. 85.

22 Там же.

23 Там же. С. 86.

24 Дмитриевский А. А. Отзыв о сочинении М. И. Орлова «Литургия Святаго Василия Великаго... Первое критическое издание. СПб., 1909». // Сборник отчетов о премиях и наградах, присуждаемых Императорской Академией Наук. IV. Отчеты за 1909 год. СПб., 1912. С. 304.